Отцы-пустынники и жёны непорочны,
Чтоб сердцем возлетать во области заочны,
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв
Сложили множество божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные Великого поста;
Всех чаще мне она приходит на уста
И падшего крепит неведомою силой:
Владыко дней моих! Дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.

11 марта 2019 года – Начало Великого поста

Великий Пост был учреждён древней Церковью в воспоминание пребывания Самого Господа Иисуса Христа в пустыне в течение сорока дней, перед тем как явиться народу и проповедовать Царствие Божие, затем пострадать, быть распятым, умереть на Кресте и, наконец, воскреснуть в третий день. В Ветхом Завете эти события были уже возвещены Исходом евреев из Египта, под предводительством Моисея. Великий Пост нас готовит к встрече Пасхи, Торжества из Торжеств. Сам Спаситель нам указал, как поститься перед Отцом Небесным (Мф. 6,16–17). Великий пост для христиан – это семь недель (седмиц) напряжённого духовного труда. Каждая из них заканчивается воскресным днём (неделей), в который верующие вспоминают какое-либо важное событие в жизни Церкви или святого человека, чей подвиг Церковь почитает как особо значимый для всех христиан.
Пост следует понимать как спасительное средство, своего рода лечение и лекарство для каждой человеческой души. «Видишь ли, что делает пост, – пишет святитель Афанасий Великий, – болезни врачует, бесов прогоняет, лукавые помыслы удаляет и сердце делает чистым».
Подготавливая себя (и дух, и тело) к светлому дню Воскресения Христова, наши предки точно знали, что во время Великого поста особенно важно ни с кем не ссориться, прощать ближним их ошибки и прегрешения. И при этом держать себя строго – бывать на Богослужениях в церкви, молиться. Об этом есть много свидетельств в русской литературе. Предлагаем вам избранные места из произведений Ивана Бунина, Антона Чехова и Ивана Шмелёва о традициях Великого поста. Прочитайте классиков, их детские воспоминания, описание церкви и церковных служб, «вкусности» простой русской еды. По-моему, это очень интересное и полезное чтение. Если мы постараемся соблюдать церковные установления, какая радость в сердце будет в праздник Пасхи Господней, каким искренним всеобщее ликование «Христос воскресе!».

Александр Пушкин «Отцы-пустынники…»
Чувствуя приближение кончины, А.С. Пушкин признался: «Хочу умереть христианином». Вера каждого человека – тайна его души. Но поэт не может не сказать о ней в своих стихах. За полгода до смерти он написал стихотворение «Отцы-пустынники и жёны непорочны…». И это было именно переложение покаянной молитвы преподобного Ефрема Сирина, которую читают каждый Великий пост!

Иван Бунин,
«Жизнь Арсеньева»

У нас в доме поздним вечером все вдруг делались тогда кроткими, смиренно кланялись друг другу, прося друг у друга прощенья; все как бы разлучались друг с другом, думая и боясь, как бы и впрямь не оказалась эта ночь нашей последней ночью на земле. Думал так и я и всегда ложился в постель с тяжёлым сердцем перед могущим быть в эту роковую ночь Страшным Судом, каким-то грозным «Вторым Пришествием» и, что хуже всего, «восстанием всех мёртвых».
А потом начинался Великий пост – целых шесть недель отказа от жизни, от всех её радостей. А там – Страстная неделя, когда умирал даже Сам Спаситель…
На Страстной среди предпраздничных хлопот все тоже грустили, сугубо постились, говели – даже отец тщетно старался грустить и говеть, – и я уже знал, что в пятницу поставят пред алтарём в Рождественской церкви то, что называется плащаницей и что так страшно – как некое подобие гроба Христа – описывали мне, в ту пору ещё никогда не видевшему её, мать и нянька.
К вечеру Великой субботы дом наш светился предельной чистотой как внутренней, так и внешней, благостной и счастливой, тихо ждущей в своем благообразии великого Христова праздника.

Антон Чехов,
«На страстной неделе»

Церковная паперть суха и залита солнечным светом. На ней ни души. Нерешительно я открываю дверь и вхожу в церковь. Тут в сумерках, которые кажутся мне густыми и мрачными, как никогда, мною овладевает сознание греховности и ничтожества.
Богородица и любимый ученик Иисуса Христа, изображённые в профиль, молча глядят на невыносимые страдания и не замечают моего присутствия; я чувствую, что для них я чужой, лишний, незаметный, что не могу помочь им ни словом, ни делом, что я отвратительный, бесчестный мальчишка, способный только на шалости, грубости и ябедничество. Я вспоминаю всех людей, каких только я знаю, и все они представляются мне мелкими, глупыми, злыми….
Возле ширмы, ожидая очереди, стоят исповедники. <…> Теперь уж и я двигаюсь за ширмы. Под ногами ничего не чувствую, точно иду по воздуху. <…> Подхожу к аналою, который выше меня. На мгновение у меня в глазах мелькает равнодушное, утомлённое лицо священника, но дальше я вижу только его рукав с голубой подкладкой, крест и край аналоя.
Я чувствую близкое соседство священника, запах его рясы, слышу строгий голос, и моя щека, обращённая к нему, начинает гореть… Многого от волнения я не слышу, но на вопросы отвечаю искренне, не своим, каким-то странным голосом, вспоминаю одиноких Богородицу и Иоанна Богослова, распятие, свою мать, и мне хочется плакать, просить прощения.
– Тебя как зовут? – спрашивает священник, покрывая мою голову мягкою епитрахилью.
Как теперь легко, как радостно на душе! Грехов уже нет, я свят, я имею право идти в рай! <…> Церковные сумерки уже не кажутся мне мрачными…
Придя домой, я, чтобы не видеть, как ужинают, поскорее ложусь в постель… Мне слышно, как в столовой накрывают на стол – это собираются ужинать; будут есть винегрет, пирожки с капустой и жареного судака. Как мне хочется есть!
Я согласен терпеть всякие мучения, жить в пустыне без матери, кормить медведей из собственных рук, но только сначала съесть бы хоть один пирожок с капустой!
– Боже, очисти меня грешного, – молюсь я, укрываясь с головой. – Ангел-хранитель, защити меня от нечистого духа.
На другой день, в четверг, я просыпаюсь с душой ясной и чистой, как хороший весенний день. В церковь я иду весело, смело, чувствуя, что я причастник, что на мне роскошная и дорогая рубаха, сшитая из шелкового платья, оставшегося после бабушки.
В церкви всё дышит радостью, счастьем и весной; лица Богородицы и Иоанна Богослова не так печальны, как вчера, лица причастников озарены надеждой, и, кажется, всё прошлое предано забвению, все прощено.

Иван Шмелёв,
«Лето Господне»

Я просыпаюсь от резкого света в комнате: голый какой-то свет, холодный, скучный. Да, сегодня Великий Пост. Розовые занавески с охотниками и утками уже сняли, когда я спал, и оттого так голо и скучно в комнате.
Сегодня у нас Чистый понедельник, и всё у нас в доме чистят. Серенькая погода, оттепель. Капает за окном – как плачет. Старый наш плотник «филенщик» Горкин сказал вчера, что масленица уйдёт – заплачет. Вот и заплакала – кап… кап… кап… Вот она! Я смотрю на растерзанные бумажные цветочки, на золочёный пряник «масленицы» – игрушки, принесённые вчера из бань: нет ни медведиков, ни горок, – пропала радость.
И радостное что-то копошится в сердце: новое всё теперь, другое. Теперь уж «душа начнётся», – Горкин вчера рассказывал, – «душу готовить надо». Говеть, поститься, к Светлому Дню готовиться.
Отворяется дверь, входит Горкин с сияющим медным тазом. А, масленицу выкуривать! В тазу горячий кирпич и мятка, и на них поливают уксусом. Старая моя нянька Домушка ходит за Горкиным и поливает, в тазу шипит, и подымается кислый пар, – священный. <…> Он обходит углы и тихо колышет тазом. И надо мной колышет.
Незабвенный, священный запах. Это пахнет Великий Пост. <…> Мне начинает казаться, что теперь прежняя жизнь кончается, и надо готовиться к той жизни, которая будет… где? Где-то, на небесах. Надо очистить душу от всех: грехов, и потому всё кругом – другое. И что-то особенное около нас, невидимое и страшное.
– Христос воскреснет! Потому и пост даден, чтобы к церкви держаться больше, Светлого Дня дождаться. И не помышлять, понимаешь. Про земное не помышляй! И звонить все станут: помни… по-мни!.. – поокивает он так славно.
Шторы с окон убрали, и будет теперь по-бедному, до самой Пасхи. В гостиной надеты серые чехлы на мебель, лампы завязаны в коконы, и даже единственная картина – «Красавица на пиру» – закрыта простынёю.
Все домашние очень строги, и в затрапезных платьях с заплатами, и мне велели надеть курточку с продранными локтями. Ковры убрали… <…> В буфете остались самые расхожие тарелки, с бурыми пятнышками-щербинками, – великопостные.
Будут варить компот, делать картофельные котлеты с черносливом и шепталой, горох, маковый хлеб с красивыми завитушками из сахарного мака, розовые баранки, «кресты» на Крестопоклонной… мороженая клюква с сахаром, заливные орехи, засахаренный миндаль, горох мочёный, бублики и сайки, изюм кувшинный, пастила рябиновая, постный сахар – лимонный, малиновый, с апельсинчиками внутри, халва…
А жареная гречневая каша с луком, запить кваском! А постные пирожки с груздями, а гречневые блины с луком по субботам… а кутья с мармеладом в первую субботу, какое-то «коливо»! А миндальное молоко с белым киселём, а киселёк клюквенный с ванилью, а… великая кулебяка на Благовещение, с вязигой, с осетринкой! А калья, необыкновенная калья, с кусочками голубой икры, с маринованными огурчиками… а мочёные яблоки по воскресеньям, а талая, сладкая-сладкая «рязань»… а «грешники», с конопляным маслом, с хрустящей корочкой, с тёплою пустотой внутри!.. Неужели и там, куда все уходят из этой жизни, будет такое постное!
Велено запрягать Кривую, едем па Постный Рынок. <…> Весь Кремль – золотисто-розовый, над снежной Москва-рекой. Кажется мне, что там – Святое, и нет никого людей. Стены с башнями – чтобы не смели войти враги. Святые сидят в Соборах. И спят Цари. И потому так тихо. <…> Что во мне бьётся так, наплывает в глазах туманом? Это – моё, я знаю. И стены, и башни, и соборы… и дынные облачка за ними, и эта моя река, и чёрные полыньи, в воронах, и лошадки, и заречная даль посадов… – были во мне всегда.